Карл Кольман.
"Восстание на Сенатской площади в Петербурге 14 декабря 1825".
1830-е.
Нет учебника истории России, в котором бы не воспроизводили этой акварели Карла Ивановича Кольмана (1786-1846). Да это и понятно – такое важное событие XIX века, как мятеж на Сенатской площади, вообще не имеет иконографии, кроме портретов (да и то позднейших) участников этих событий. Известно, что К. И. Кольман был прекрасным акварелистом и рисовальщиком, работал у Монферрана, потом преподавал рисунок в Пажеском и Первом кадетском корпусах. В 1839 году он был избран академиком акварельной живописи за серию работ из жизни простонародья столицы. Акварель же «Восстание» (скорее всего, у неё было другое название) была заказана художнику начальником III Отделения генералом А. Х. Бенкендорфом. Чем руководствовался начальник политического сыска, давая Кольману такое задание, сказать трудно, но известно, что когда в 1853 году похожую картину писал художник В. М. Тимм, то она предназначалась в память подвига Кавалергардского полка, подавлявшего вместе с другими полками мятеж.
Кавалергардов мы можем различить на акварели по приметным высоким шлемам и белым портупеям. Важно, что акварель Кольмана одобрил сам император Николай и сделал только одно замечание – масть его лошади в тот день не была белой. Критики замечали и другие несоответствия в картине: здание Сената в день восстания якобы было не таким, как изобразил художник. Известно, что здание нового Сената на месте старого (бывшего дома Бестужева-Рюмина) было заложено в 1829 году по проекту К. И. России, а здание Синода (на месте дома купчихи Кусовниковой) – в 1830 году. Оба эти здания со знаменитой аркой между ними были закончены в 1834 году. Однако внимательное рассмотрение картины Кольмана убеждает, что на заднем плане всё-таки изображено уж никак не здание Росси. Пожалуй, наиболее серьёзным недостатком произведения Кольмана было явное смещение пространства Сенатской площади, которая в действительности была значительно теснее. И в этом смысле картина Р. Ф. Френца более точна, чем картина Кольмана, да и полотно В. М. Тимма.
Кольман изобразил на картине самый важный и трагический момент 14 декабря: начало артиллерийского обстрела каре мятежников из трёх пушек, которые были поставлены на прямую наводку со стороны Адмиралтейского проспекта. До этого момента ситуация на площади была крайне неустойчива. Как известно, выступление декабристов было полной неожиданностью для молодого императора. Николай писал, что он был в Зимнем и весть о выступлении Московского полка «меня поразила как громом». Но при этом Николай не растерялся и дал указ срочно привести ко дворцу кавалергардов и преображенцев. Между тем пространство Адмиралтейской площади и вокруг Сенатской (в том числе стройка Исаакиевского собора) стало заполняться народом, который был движим как любопытством, так и явными симпатиями к мятежникам.
К этому времени мятежники, построившиеся в каре, верхний правый угол которого упирался в Медного всадника, стояли уже несколько часов и… бездействовали. В этом состоял трагизм их положения. То ли они ждали своего так и не явившегося главнокомандующего –«диктатора» С. П. Трубецкого, то ли полагали, что правительственные войска стрелять по своим товарищам всё равно не будут и дело ограничиться переговорами. Действительно, несколько раз к каре подъезжали генералы и офицеры с уговорами прекратить мятеж и вернуться в казармы. Подъезжал к каре и брат царя великий князь Михаил Павлович, и генерал-губернатор Милорадович, который был смертельно ранен выстрелом Каховского и, шатаясь в седле, поскакал от каре.
Как раз в этот момент Николай, который ранее послал к Сенатской площади конную гвардию, сам во главе первого батальона Преображенского полка подходил к Сенатской площади. Он вспоминал, что, когда сообщили, что подошли преображенцы, он через толпу народа двинулся к солдатам, которых спросил: «Готовы ли они идти за мной, куда велю, получил в ответ громкое молодецкое: «Рады стараться!» Минута единственная в моей жизни! Никакая кисть не изобразит геройскую, почтенную и спокойную наружность сего именно первого батальона в свете в столь критическую минуту. Скомандовав по-тогдашнему: «К атаке в колонну, первый и восьмой взводы, вполоборота налево и направо!», повёл я батальон левым плечом вперёд мимо заборов тогда достраивавшегося дома министра финансов и иностранных дел, к углу Адмиралтейского бульвара. Так узнав, что ружья не заряжены, велел батальону остановиться и зарядить ружья. Тогда же привели мне лошадь…» М. А. Бестужев, бывший в каре мятежников, видел это со своей позиции так: «Первые, кого мы увидели, были конногвардейцы, которые справа по три тихо приближались, держась близко к Адмиралтейскому бульвару и повернув направо, выстроились тылом к Адмиралтейству и правым флангом к Неве. Потом показались преображенцы, подвигавшиеся от Дворцовой площади с артиллериею впереди <…>. Первый батальон преображенцев, прошед позади конногвардейцев, замкнул выход к Английской набережной». Было видно, что войска, верные Николаю, действуют по определённому плану. Они постепенно окружили мятежников со всех сторон: семёновцы встали вдоль Конногвардейского манежа, павловцы «закупорили» Галерную улицу, измайловцы прикрыли начало Вознесенского проспекта и встали также у стройки дома Лобанова-Ростовского. Затем стоявшие возле здания Адмиралтейства конногвардейцы (точнее, один эскадрон полка) пошли в атаку на каре, но на дворе была гололедица, дистанции для разгона кавалерии явно не хватало, да и желания лезть на штыки у них не было.
К тому же из стоявших вокруг площади народных толп в них полетел град камней и поленьев. Словом, конногвардейцы повернули обратно. Без успеха атаковали за ними каре и кавалергарды. После очередной неудачной атаки часть конной гвардии, обойдя каре, выстроилась вдоль Сената. К тому же финляндцами был блокирован Исаакиевский мост. Но затем наступила пауза: оказалось, что у пушек не было зарядов, их привезли только через несколько часов. Всё это время войска стояли друг против друга, причём к мятежникам прорвался Гвардейский экипаж – моряки. Начало смеркаться, становилось холоднее. Николай колебался: решиться на применение ultima ratio regum («последний довод короля» - так обычно писали на стволах орудий) он долго не мог – это означало кровопролитие и братоубийство. И далее идут разночтения в изложении фактов: по версии Николая, к нему подъехал генерал-адъютант Васильчиков и сказал: «Сир! Нельзя терять ни минуты, необходима артиллерия!» По версии декабриста А. Е. Розена, граф К. Ф. Толь сказал царю иначе: «Сир! Прикажите очистить площадь картечью или отрекитесь от престола». Как бы то ни было, царь Николай приказал командиру расчётов штабс-капитану Бакунину открыть огонь. Первый залп был холостым, мятежники в ответ на него закричали «Ура!», второй и третий раз пушки стреляли ядрами, которые врезáлись в здание Сената. И на это мятежники отвечали криками, наконец, четвёртый залп картечью был направлен прямо в каре, в мгновение ока превратив его в кровавое месиво. Каре рассыпалось, солдаты побежали в разные стороны, преимущественно к Неве. Началась бойня, раненых добивали и спускали под лёд. Вообще роль простых исполнителей неудачного замысла Рылеева и его друзей – солдат, выведенных на площадь у Сената, - была самой жалкой. Они оказались пешками в политической игре. Отчасти их обманули офицеры-революционеры, говоря, что ведут защищать права императора Константина (а также, как сказано в современном мятежу анекдоте, Конституцию – жену Константина). Отчасти они слепо, как и положено служивым, подчинялись приказам командиров, и потом их расстреливали на площади и топили в невских прорубях послушно и слепо действовавшие также по приказу их бывшие товарищи – солдаты правительственных войск. Вот что писал солдат-мятежник Пётр Фатеев своим родителям: «Дорогим родителям низко-пренизко кланяюсь до матушки сырой земли! Великое несчастие постигло меня. За стрельбу зимой на Сенатской площади меня приказали посадить. От этого я долго не писал Вам. Сидеть дюже плохо: били, не кормили. Теперь я опять на воле. Мне был суд. На суд я попал вместе со своими товарищами. Много нас было, почти что сотня, аль более было нас. Дюже страшно на суде было. Судили там господа разные в медалях с царём на шее, долго судили, и сам новый государь император, Его императорское величество Николай Павлович тоже судил нас. Присудили всех на каторжные работы за эту самую стрельбу в Сибирь. Но Царь наш батюшка смилостивился и дал такой указ суду, чтобы весь наш полк отправить на войну с персиянами, так что я, небось, скоро уеду и когда приеду на родину, не ведомо. Прощайте дорогие родители и все знакомые. Умные люди говорят, далеко эти самые персияне-то живут, не скоро до них доберёмся. Жив буду, вернусь… Более писать не буду, а то не велят нам, опять в острог посадют…»
Евгений Анисимов. «Письмо турецкому султану. Образы России глазами историка. «Арка», Санкт-Петербург. 2013 год.
* * *
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
